!"No Borders"! Форум сексуальных меньшинств

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



Машина смерти

Сообщений 1 страница 26 из 26

1

Машина смерти

«Травить детей — жестоко, но надо же с ними что-то делать!»

Даниил Хармс

Первый

I

Он сидел напротив, этот военный, и нагло глядел прямо на меня. В глазах, вперившихся в известное место, читалось одно: он не против бы...

Внешность у меня приметная, поэтому я нисколько не удивился, когда на следующем перегоне, благо мы остались вдвоем в полутемном вагоне метро, он подсел рядом и уверенно положил ладонь на мое колено.

Я скосил глаза и увидел наглую, как прыщ на носу, одинокую звезду на его погоне.

— А-а-а,— лениво, но отчетливо произнес я.— Майор, машина смерти.

Он не обиделся, наоборот, казалось, моя издевка возбудила его, и майор с удвоенной энергией принялся терзать мое колено, думая, что этим доставляет мне райское удовольствие. На самом же деле меня просто прельщала возможность отдаться этому недочеловеку, пню со звездочками на плечах, у которого такой похотливый взгляд, развратный рот и, должно быть, по-солдатски крепкий член.

— Выйдем на следующей,— прерывистым шепотом сообщил майор, противно щекоча дыханием мое ухо. Я побоялся, что если не соглашусь, он попытается разложить меня здесь же, и кивнул. Майоровы пальцы от возбуждения еще сильнее впились мне в колено, и я подумал, что обязательно останутся синяки.

Тут поезд вынесло из мрачного тоннеля на ярко освещенную станцию. От внезапного света я прикрыл глаза и почти одновременно почувствовал, как сильные руки оторвали меня от сиденья. Мы выскочили на платформу, пошли по ней к ближнему выходу все быстрее, быстрее, а потом майор не выдержал и побежал, увлекая меня за собой, как на привязи. Он очень торопился, этот майор...

На улице он все так же спешно затащил меня в первый попавшийся подъезд и повлек на самый верх по гулкой темной лестнице. Дом был старый, этажи высокие, поэтому, когда мы добежали до чердачной двери, он довольно сильно запыхался, и я даже начал сомневаться, сможет ли он что-нибудь. Но майор оказался крепким мужиком и, к том уже, человеком дела. Он не стал лезть с сопливыми поцелуями и вонючими ласками, а просто и решительно надавив на плечи, поставил меня на колени перед собой прямо на заплеванный пол.

Я обхватил его бедра, и даже сквозь грубую ткань почувствовал сладострастное биение сильной плоти. Неясные предчувствия возбудили меня, и я начал трясущимися руками расстегивать ему штаны, добираясь до того самого сладкого тепла, которое рвалось наружу из всех этих затхлых тряпок...

Его горячий член тут же ткнулся мне в губы и требовательно вжался в них. Я нежно обхватил его обеими руками и раскрыл жаркий рот, вбирая внутрь это трепещущее чудо природы. Майор веселился, как ишак на воле: дергал ногами, орал во всю глотку и, как полный эгоист, загонял свой член прямо в горло, перекрывая мне всякую возможность дышать. Но при этом растягивал удовольствие: то и дело останавливался, чтобы успокоиться, а затем начинал все сызнова и с удвоенной силой.

В конце концов я почувствовал, что на этот раз он уже будет не в силах сдержаться и кончит. Рука моя проворно скользнула вниз по джинсам, нащупывая за голенищем сапога приятный холодок металла и...

...заточенная вязальная спица вошла в майора, как в масло, точно прошив колотящееся в оргазме сердце. Он только слабо охнул, а его член по инерции продолжал выталкивать из себя липкую сперму прямо мне в рот. Я жадно собирал ее, стараясь не проронить ни капли, и только потом оттолкнул от себя оседающее мертвое тело.

Он лежал, блестя в полумраке остекленевшими глазами, и я плюнул ему в рожу его же поганой клейкой спермой. Она влепилась в щеку и застыла там некрасивой скользкой кляксой. Потом я выковырял из одного погона майорскую звездочку, бросил в карман, криво усмехнувшись (на память!), медленно поднялся с затекших колен и стал неторопливо спускаться по гулкой лестнице: шаг за шагом, ступень за ступенью — всего 142 шага,— и вышел на улицу.

II

Город жил обычной жизнью. Уютный шум наполнил меня, как глубокий вздох. И я прибавил шагу, ведь надо было торопиться домой, к Олегу, да и джинсы неплохо бы простирнуть.

Олег ухе ждал меня и, видимо, сильно волновался. Еще бы! Домой я опоздал впервые за те полгода, что мы жили вместе.

Он вышел в прихожую и внимательно смотрел, как я раздеваюсь, потом все же не выдержал?

— Ну, что случилось?

— Ничего,— соврал я.— Могу я иногда просто так задержаться. Без особой причины?

Олегу мой заносчивый ответ не понравился. Он аж переменился в лице и сразу ушел на кухню, не желая дальше развивать наш спор. Я уныло поплелся за ним следом, мысленно проклиная свою несдержанность и предчувствуя бурю.

На плите пыхтел чайник. Олег выключил газ, а сам сел за стол, подперев лоб обеими руками, и молча уставился в одну точку, давая таким образом мне понять всю степень моей вины. Я подошел ближе.

— Олежка, ну прости,— начал я сдавать свои позиции независимого и гордого существа.— Я просто не подумал, что это тебя так расстроит...

— Не подумал? — поднял на меня Олег изумленные глаза.— Может, к тому же забыл, как серьезно ты болен, и что я отвечаю а твою жизнь?

Это был, честно говоря, удар ниже пояса. В конце концов, как ни обязан я Олегу за свое спасение, он не должен был напоминать мне о болезни. В общем, я обиделся не на шутку. Молча налил себе чая, сел за стол напротив Олега и замер.

Мне очень хотелось тут же расплакаться от унижения и жалости к самому себе, но я сдержался, потому что ничем не хотел показать этому истукану, что он в который раз меня победил, задавил и смешал с грязью, заставил почувствовать свое ничтожество и полную несостоятельность. Я молчал, нагнетая тягостную атмосферу, Олег тоже и не думал извиняться, словом, вечер прошел пошло и бездарно.

Потом легли спать и лежали так под одним одеялом: молча и безотрадно, словно совершенно чужие люди. Я повернул голову, тщетно пытаясь в кромешной темноте различить черты его красивого лица и угадать, о чем он сейчас думает. Во всяком случае мерное дыхание моего друга не выдавало в нем решительно никаких признаков внутренней борьбы.

— Вовчик,— внезапно позвал меня Олег.— А, Вовчик?

— Что,— сердце мое сумасшедше заколотилось, и я тут же авансом простил любимому его сегодняшнюю бестактность.

Сейчас, сейчас он пододвинется ко мне, прижмется к моему благодарному телу, и я раскроюсь навстречу, как цветок в ожидании пчелы...

— Вовчик,— продолжал тем временем Олег.— А где вторая спица из бабушкиного клубка?

Я прямо опешил, настолько вопрос застал меня врасплох.

— Спица? — вяло переспросил я, чтобы хоть как-то оттянуть время и собраться с мыслями.— Понятия не имею. Завалилась куда-нибудь. Завтра поищем.

Мой ответ, кажется, Олега не успокоил, но он не стал больше уточнять и завозился, отворачиваясь от меня к стене. Через несколько минут до меня донеслось ровное сопение: он то ли спал, то ли притворялся, что спал.

Я лежал в полной темноте, совершенно обескураженный, таращил глаза в пустоту и думал, думал о том, что теперь у меня есть страшная тайна, которую я не могу доверить никому на свете, даже Олегу, хотя ближе него у меня никого не осталось.

III

С Олегом мы познакомились на какой-то очередной вечеринке. В той моей жизни вечеринок было множество. Он тогда только что вернулся от своих родителей. Те служили в дипкорпусе где-то в дремучих просторах Африки. Помню, уже тогда Олег поразил мое воображение своей необычной, как бы избыточной красотой, уверенной манерой держать себя, а, главное, бесконечными рассказами об африканской экзотике. Он взахлеб разглагольствовал о странной жизни тамошни?; народов, о красивых легендах и таинственных обрядах полупервобытных племен... Моим друзьям это вскоре надоело, и они разбрелись кто куда, а я остался единственным благодарным слушателем. Мы сидели вдвоем в полутемной маленькой комнатке, которая освещалась только смутной зеленой лампой аквариума, поджав ноги на узеньком диванчике. Олег рассказывал, отчаянно жестикулируя, и на его лице плясали зыбкие зеленые блики. Иногда по стене проползала пугающе громадная тень какой-нибудь рыбешки, из любопытства чересчур близко подплывшей к свету... Я поневоле залюбовался своим собеседником, и уже не слышал слов, убаюканный плавным течением речи. Меня гипнотизировали красивые взмахи его рук, так что в какой-то момент я чуть было совсем не отключился, но вдруг заметил, что Олег уже не говорит, а внимательно смотрит прямо мне в лицо. Очевидно, мое оцепенение продолжалось довольно долго, потому что взгляд у Олега был такой, словно он видит меня насквозь. Заметив, что я пришел в себя, он улыбнулся, но, как казалось, не мне, а каким-то своим мыслям, а потом подался навстречу и, будто прочитав сокровенные помыслы, поцеловал мои сухие губы. Я рефлекторно схватил его за плечи, потянул на себя, и наш поцелуй превратился в вечность...

IV

Утро наступило совершенно внезапно — я только успел прикрыть воспаленные глаза. Сквозь задернутые шторы пробивалось яркое радостное солнце. Постель рядом со мной была пуста, и только промятая подушка и скомканное одеяло напоминали о том, что Олег был здесь совсем недавно. Я провел ладонью по тонкой ткани наволочки. Она еще хранила тепло его щеки. Я сладко зажмурился от нахлынувшей нежности. Вчерашний вечер сразу же показался дурным сном, а утро, казалось, предвещало только самое хорошее. Я бодро спрыгнул с кровати и прошлепал босиком прямо на кухню. Но Олега там не оказалось. Только на столе осталась россыпь хлебных крошек,— следы поспешного завтрака,— а среди них белел клочок бумаги.

«Вовчик! — размашистым Олеговым почерком было начертано на нем.— Не обижайся, но я должен отлучиться по срочному делу. Постарайся как можно скорее найти бабушкину спицу. Это очень важно. Олег.»

Я снял записку и выкинул в мусорное ведро. Легко сказать — найди спицу. Я даже точно знаю, где она, но от этого не легче. Да и спица эта — не просто спица, а важная улика, компромат. Как бы я смог объяснить тому же Олег, например, зачем мне понадобилось ее затачивать? Так что выход у меня, кажется, остался один-разъединственный. Я пошел в комнату и выдернул вторую спицу из бабушкиного клубка. Шерстяной шарик покатился по дну плетенки и, разматывая пушистую нить, мягко ткнулся мне в ладонь.

V

Бабушка... Она всегда была мне самым близким другом. А потом заменила и родителей, когда те погибли в автомобильной катастрофе, и я рос бабушкиным внучеком, не зная горя и лишений. Она любила меня больше жизни и поэтому не жалея сил и не щадя своего немолодого уже организма выхаживала во время той кошмарной болезни.

Первый приступ случился со мной вскоре после вечеринки, где мы познакомились с Олегом. Тогда он пришел к нам в первый раз в гости и принес в подарок небольшую и очень изящную скульптуру из черного дерева. Бабушка пришла в полнейший восторг от подарка, а Олегом была буквально очарована, не меньше, чем я. Она вертела фигурку в руках, а Олег разъобъяснял ей, что это какая-то ритуальная скульптура, которыми обычно пользуются африканские колдуны «водуа». Бабушка делала круглые удивленные глаза, весело смеялась над рассказами Олега о том, как дурачат эти шарлатаны доверчивых аборигенов, не забывая при этом, как и полагается радушной хозяйке, подливать и подкладывать угощение гостю. Потом мы все втроем искали для скульптуры удобное место на книжном стеллаже, наконец устроили ее и долго любовались, как ловко она вписалась в наш совсем не африканский интерьер.

Олежка сказал, что теперь этот забавный черный человечек будет полноправным членом нашей дружной семьи, и заявил, что фигурке надо дать имя. Бабушка долго перебирала разные имена, как бы пробуя их на язык и примеряя к подарку, но ни одно не подходило, пока вдруг Олег не предложил:

— Слушайте, Нина Ивановна, а он вам никого не напоминает? По-моему, вылитый Вовчик!

Бабушка сощурилась, чтобы приглядеться как следует, и вскоре вынуждена была признать — похож. Так у меня появился тезка, а у бабушки— новый любимец. В общем, все складывалось настолько прекрасно, что о большем грешно было и мечтать.

Но тут я внезапно почувствовал, что со мной творится что-то неладное: голова стала будто совершенно чужой, звенящей, как пустой горшок, и сердце забухало прямо в горле, готовое вырваться из открытого рта, которым я пытался охватить тугой волокнистый воздух. И ни один мой судорожный вдох не приносил ни на йоту облегчения. Наоборот, во рту нарастал кислый металлический привкус, перед глазами замелькали искры и черные кольца. Чтобы не упасть, я схватился рукой за стеллаж, он зашатался, угрожающе накренился, по одной роняя на пол книги, полка надрывно хрустнула, и на всю эту книжную кучу сверху плюхнулся мой африканский тезка. Статуэтка упала плашмя, глухо стукнув о переплеты, и скатилась на пол. Олег стоял белее простыни и растерянно смотрел на черную фигурку, уткнувшуюся ему в ноги. Бабушка так же растерянно смотрела на меня. По счастью, я уже пришел в себя и выглядел вполне осмысленно, так что все скоро успокоились и с рвением принялись наводить нарушенный мною порядок.

Олег ловко, укрепил треснувшую полку, бабушка вновь уставила ее книгами. Статуэтка тоже была подружена на свое место. По счастью она почти не пострадала, только на уровне виска виднелась небольшая вмятина, впрочем, никто не придал этому особого значения...

0

2

[span style='color:purple']Второй

I

Сегодня мне удивительно повезло. Проблему с потерянной спицей, так взволновавшую вчера Олега, я решил одним махом: просто по инерции зашел в универмаг возле самого дома и обнаружил там совершенно такие же. Я купил две упаковки по пять спиц в каждой и радостный вышел на улицу.

Сама природа, казалось, тоже радуется моей удаче, настолько хорошо и красиво было вокруг. Неожиданно ярко, будто встрепенувшись напоследок перед долгим зимним сном, засияло осеннее солнце, засверкала под его щедрыми лучами золотая листва на полуобнаженных уже деревьях. Последний праздник умирающей природы закрутил меня, понес, и я, не заметил как, очутился возле Нескучного сада. Ну разве в такой день я смог бы отказать себе в щемящем удовольствии побродить по заброшенным аллеям, пошуршать опавшими листьями на тропинках, стремительно сбегающих в овраг, потрогать руками древнюю, но еще по-живому теплую кору удивительных, без породы и возраста, деревьев, растущих здесь?

Не знаю, сколько я так прогулял, пока не очутился возле ажурной белой беседки, в которой люблю иногда под настроение посидеть и помечтать, оглядывая живописные окрестности. Сегодня у меня было как раз такое элегическое настроение, поэтому я пошел туда, но, к моему вящему сожалению, беседка была уже занята: на дощатой лавочке, широко расставив ноги, в облезлых джинсах сидел парень приблизительно моего возраста. Он мне сразу понравился, но только чисто внешне, особенно глаза: глубокие, изумительно густого синего цвета; но в то же время меня страшно покоробил и оттолкнул наглый взгляд этих замечательных глаз. К тому же новоявленный узурпатор моей любимой беседки тут же принялся играть своими ключами, монотонно звякая на всю округу, будто изгоняя этим терзающим слух звуком из своих владений всех посторонних. Сейчас этим посторонним был я. Поневоле кинув взгляд на ненавистные ключи, я сразу заметил, что вместо брелка к связке привешен довольно внушительных размеров ножик с какими-то умопомрачительными лейблами и нашлепками.

— Вот оно что! — понял я.— Мой неожиданный соперник вздумал меня запугать!

Я подошел совсем близко — прямая опасность раззадорила и возбудила меня,— и когда в очередной раз он подбросил на ладони вверх свой ножик с тренькающими ключами, я неожиданно, быстрым движением руки, поймал в воздухе эту сверкающую летучую рыбку и направился к выходу из беседки. Мой враг опешил на минуту, потом нерешительно поднялся и поплелся следом.

Я же, звеня его ключами, как колокольчиком, вприпрыжку помчался по знакомой дорожке, которая петляя подвела нас прямо к Ваниному домику. Здесь, около порядочно облезшей задней стены, мой преследователь меня и нагнал. Я резко обернулся ему навстречу, медленно прижался спиной к стене, будто притирая одно к другому. Синеглазый остановился в замешательстве, но потом все понял, пошло улыбнулся и шагнул ко мне, на ходу расстегивая свои видавшие виды джинсы. Моя левая рука скользнула под открытую «молнию» и нежно сжала быстро набухающий член. Синеглазый придавил меня грудью к стене и тяжело задышал в ухо. Я продолжал ласкать его, а он отвечал на ласки тем, что еще сильнее прижимал к стене мое уже почти бездыханное тело. Потом ненадолго стало легче, коротко вжикнула «молния» на моей куртке, и пальцы Синеглазого стали терзать мои соски, причиняя жуткую боль. Я попытался было увернуться, но Синеглазый это понял по-своему.

— В рот! — хрипло потребовал он.

— Хорошо, хорошо! — Я неловко коснулся губами его шеи — это должно было символизировать пламенный поцелуй — и начал опускаться перед ним на колени. Одеревеневшими пальцами я успел незаметно открыть нож, превратя его из безобидного брелка в грозное оружие. И когда Синеглазый вожделенно откинулся назад в ожидании сладкой ласки, я изловчился и несколько раз отрывисто, но сильно ударил его лезвием в живот, вонзая нож чуть ли не по самую рукоять.

Синеглазый резко дергался от каждого удара, потом захрипел, и изо рта у него слюнявыми струйками потекла кровь. Я не боялся испачкаться — дальше было просто некуда, потому что уже весь я с ног до головы был в темно-красных брызгах, кляксах и пятнах, особенно куртка, тем более, что Синеглазый, падая, мазанул-таки по ней своим распоротым брюхом. Он еще немного подергался и затих, зарывшись лицом в прелую листву. Я брезгливо морщась перевернул его на спину. Лицо Синеглазого поразило меня тем выражением безмятежности и покоя, которое бывает у совершенно счастливых людей. Только скосив глаза на окровавленный, изорванный живот можно было понять, что Синеглазый просто мертв.

Нож все еще торчал из его живота, воткнувшись невозможно глубоко под тяжестью тела. Левой рукой Синеглазый как бы нащупывал рукоять, а в прекрасных глазах светилось трогательное детское удивление. И это было смешно. Я оставил нож торчать в истерзанном животе, только снял ключи с ручки и бросил их в карман. Они слабо тренькнули, встретившись там с майорской звездой.

II

Дома я налил полную ванну, снял куртку и принялся с ожесточением топить ее в пузырящейся воде. Уже изрядно запекшаяся кровь растворялась неохотно, но скоро вода в ванне заметно покраснела  а мои ладони, когда я их наконец-то вынул из-под воды, больше всего напоминали два сырых бифштекса. Я поднес их к лицу и замер, живо вспомнив, как вот так же, не отрываясь, смотрел на свои руки, только кровь тогда была моя собственная.

Это случилось спустя три дня после первого приступа. Бабушка тогда уехала навестить свою подругу, живущую где-то уж совсем далеко и обещала остаться там на ночь. Конечно же, я пригласил к себе Олега.

Он впервые ночевал у меня. Я предвкушал чудесный вечер и сладостную ночь в объятиях друг друга, но судьбе было уготовано распорядиться иначе. А было так...

Мы действительно очень романтично поужинали при свечах в самой большой комнате. Свечи сгущали мрак вокруг стола, и мы сидели, как на маленьком белом островке, абсолютно одни посреди необозримой тьмы. Олег был особенно красив в тот вечер, будто светился изнутри неземным светом, и в каждом его даже самом обыденном движении чувствовалась загадочная многозначительность. Мне это безумно нравилось, потому что рождало предвкушение чуда, впрочем, такой и обязана была стать наша первая ночь.

Конечно, романтический ужин по всем законам сказочного жанра должен был бы закончиться в спальне, но тут в нашей сказке произошел вынужденный перерыв: пришлось задуть свечи, включить люстру и тащиться в кухню мыть посуду.

Олег с видом прилежного гостя, не замечающего мелких технических погрешностей, принялся изучать книги на стеллаже. За этим занятием я и оставил его, а сам начал уничтожать красноречивые следы нашего застолья, успевая только удивляться, какую гору посуды могут испачкать два вполне умеренных в еде человека. Неожиданно кухонная дверь скрипнула, и на пороге возник Олег, держащий в протянутой руке Черного Вовчика.

— Он портится,— безо всяких предисловий выпалил Олег, тыча мне статуэтку почти в самый нос.

— С чего ты взял? — не понял я.— Вовчик выглядит прекрасно, или я ничего не понимаю в негритянской скульптуре.

— Значит не понимаешь,— обиделся в свою очередь Олег.— Его ж надо залачить, а то дерево гниет. Смотри! — Он провел ногтем по шее Черного Вовчика, оставляя на ней страшный человек с дефектомливый шрам.— Видишь?

— Ты что! — спохватился я.— Бабушка же расстроится очень!..

— Не волнуйся, даже и не заметит,— со странной уверенностью ответил Олег.— А потом я сам лаком покрою.

С этими словами он вышел из кухни, видимо считая наш разговор полностью исчерпанным, и я остался опять один на один с ворохом грязной посуды. Со вздохом я погрузил обе руки в щекочущий мыльный раствор, но в этот же момент знакомый металлический привкус заполнил мой рот, в глазах защипало и кошмарный спазм сдавил горло. Я попытался вдохнуть, но вместо этого издал какой-то жалкий булькающий звук, и изо рта потекло что-то алое. Я еле-еле успел подставить ладони под эту ленивую струйку. Спазм в горле прошел так же внезапно, как и начался и тут же я отчетливо увидел свои руки, окрашенные свежей кровью.

Я ошалело глядел на них и никак не хотел поверить в случившееся, однако кислота во рту нарастала, новый спазм сдавил горло, все вокруг почернело, и больше я не помню ничего.

Уже потом Олег рассказывал, как услыхал звук падающего тела в кухне, как вбежал туда и обнаружил меня, лежащего без движения на полу, как волок меня до кровати и укладывал на нее, безвольного и тяжелого. Еще он рассказывал, что всю ночь я провалялся в тяжком бреду, так и не приходя в себя. И всю ночь Олег просидел возле меня, а заснул только утром, когда вернулась бабушка и застала меня в таком плачевном состоянии.

Но вот в чем Олег оказался прав на вес сто, так это в том, что испорченной шеи Черного Вовчика бабуля действительно не заметила. Просто не до того было...

III

— Я закончил стирку как раз вовремя: только успел вывесить куртку на плечики, как послышалось легкое скрежетание ключа в замочной скважине — это вернулся Олег. Глаза его сияли, да и весь он был какой-то возбужденный, радостный...

— Стирку затеял? — весело спросил он, заглядывая в ванную.— Молодец!

И начал стаскивать о себе пальто. Тут он заметил, что я не свожу глаз с его правого рукава. Олег поймал мой взгляд и, проследив за ним, тоже уставился на рукав.

— Ой, где это я так? — в конце концов выдохнул он.— Наверно, где-нибудь было покрашено, а я и не заметил...

Нет, я не поверил ему. Меня на мякине не проведешь. Это была кровь. Я сразу ее узнал. Я слишком часто видел ее за последнее время...[/span]

0

3

Третий

I

Самый большой удар в моей жизни — это когда умерла бабушка. Я настолько любил ее, что поневоле стал уже думать, что она будет жить вечно и навсегда останется со мной: добрая, заботливая, ласковая.

За мою жизнь она всегда, боялась больше, чем за свою, тем более, что повод для тревоги был. Однако моя болезнь как будто притаилась и никак не давала о себе знать. Врачи только руками разводили — вполне здоровый ребенок. Бабушка не верила и так сильно заботилась обо мне, что совершенно забывала о своем здоровье...

Она слегла после третьего, пока последнего приступа моей болезни и истаяла, как свечка, от непосильных для видавшего виды сердца переживаний...

Олег сдержал свое слово и однажды явился ко мне с маленькой бутылочкой, полной бесцветного лака. Лак был совершенно не вонючий и восхитительно прозрачный.

— Наверно, импортный,— подумал я.

Олег поставил Черного Вовчика на подстеленную газету и начал ловко орудовать кисточкой, покрывая фигурку лаком. Работа у него спорилась.— Я не успел и глазом моргнуть, а уже все было сделано и Олег с довольным видом отстранился, чтобы получше рассмотреть свое произведение.

Я тоже посмотрел на Черного Вовчика и внутренне содрогнулся: лак его не столько подновил, сколько испортил. Да, исчезли досадные щербины и шрамы, но и дерево потеряло ту приятную шероховатость, которая придавала ему такое чарующее сходство с живым телом. И больше всего обновленный Черный Вовчик стал напоминать забальзамированного покойника.

Но Олег тут же успокоил меня, заверив, что через некоторое время лак впитается, затрется, потеряет свой скользкий блеск, а Черный Вовчик станет вновь таким, каким мы с бабушкой привыкли его видеть, только гораздо прочнее.

Тут бабуля позвала нас ужинать, и инцидент с лакировкой статуэтки угас сам собой.

Мы ужинали по-семейному — на кухне. Здесь и всегда-то было очень уютно, а сегодня — в особенности, ведь с нами был Олег... Бабушка напекла пирогов и чай заварила по-особому, с травами, поэтому в кухне стоял удивительно сытый и душистый запах. Я жадно вбирал его расширившимися в сладком предвкушении ноздрями, пока внезапно не почувствовал, что во рту опять знакомо начинает отдавать металлом.

Очевидно, лицо у меня в этот момент сделалось настолько испуганным, что и бабушка, и Олег, как по команде, замерли и тревожно уставились на меня. Я хотел было ободряюще улыбнуться, как-то успокоить их, двух самых дорогих мне людей, но не мог даже пошевелиться. Мне не хват&ло воздуха, рот свело в жгучей судороге, но главное — это кожа. Казалось она начисто потеряла свою эластичность, высохла, сжалась и теперь сдавливала все тело, как травяной мешок.

Я видел, как от испуга побледнела бабушкино лицо, как она беззвучно охнула и выронила из руки недопитую чашку чая. Чашка полетела вниз, как в замедленной киносъемке, и янтарные шарики чая разлетелись по скатерти. Я услышал, как бабушка что-то крикнула Олегу, а сама бросилась в прихожую к телефону, наверное, вызывать «скорую».

Но что произошло потом, я не смогу понять никогда.

Когда мы остались в кухне вдвоем, Олег из бокового кармана своего пиджака вдруг извлек плоскую бутыль-фляжку, отвинтил у нее пробку и поднес ее к моему рту. В ноздри ударил тошнотворный тухлый запах, который бывает разве что у застарелых помойных ведер. В лучшие времена меня от этого просто вырвало бы, но сейчас было почти все равно.

Олег грубо схватил меня за волосы и начал горлышком бутылки разжимать зубы. Мне не хотелось, я пытался сопротивляться, но тело не подчинялось, оно только чувствовало жгучую боль, и стягивающаяся кожа сдавливала вое сильнее.

В конце концов, Олегу удалось разжать мои челюсти. Сначала я почувствовал, как засаднило ободранные десны, а потом в рот хлынуло вонючее тошнотворное пойло все с тем же привкусом ржавого металла. А Олег тряс меня и только повторял монотонно и зло:

— Пей... Пей... Пей...

Свет в глазах померк, и я начисто отключился, а когда пришел в себя, то долго не мог понять, где я, кто, и что здесь происходит. Горечь и кислота во рту сменились почти приторной сладостью, во всем тело была птичья легкость, а в коже здоровая упругость, будто весь случившийся кошмар был только бредовым сном, от которого меня спасло утреннее пробуждение. Но это не могло быть сном, я чувствовал, я знал... Потому что все еще саднило расцарапанные десны, потому что Олег смотрел мне прямо в глаза, и взгляд его был холодным и жестоким. Под этим взглядом я съежился, как в ожидании удара, мне стало тошно на душе, но это не имело никакого отношения к той тошноте, которая выворачивала меня на изнанку во время приступов. Нет, болезнь ушла, истаяла, исчезла без следа.

И все же врачи «скорой помощи» приехали не зря: им тут же пришлось увозить в больницу мою бабушку. Ее больное сердце не смогло выдержать всех этих треволнений.                 '

II

Олег весь вечер был нарочито весел и очень ласков со мной. То ли совесть заговорила, то ли просто жалел мои нервы. О нашей вчерашней размолвке, конечно, мы с ним не обмолвились и словом, но я почему-то не мог вести себя с ним, как ни в чем не бывало, особенно после его неуклюжего вранья про кровь на рукаве. Поэтому, когда он подошел ко мне — я как раз мыл посуду — и неловко попытался обнять за плечи, меня всего

аж передернуло.

— Олеж, не надо,— мягко отстранил я его руки.— Не здесь... Это была классическая ложь. На самом же деле я поймал себя на мысли, что Олег мне просто противен. Кажется, он тоже это почувствовал: весь как-то сразу сник, обмяк и отстал. Я продолжал нарочито медленно перемывать посуду, боясь подойти к нему, лечь с ним в одну постель, может быть, поцеловаться...,

122

Я долго ждал, пока не кончит бурчать в комнате телевизор, а когда услышал, что Олег наконец-то угомонился и лег спать, тихо пробрался в прихожую и кинулся к Олегову пальто. Следы крови на рукаве были уже порядочно замыты, но Олег ничего толком особенно не умел, поэтому застирал его не слишком тщательно. Я сдернул пальто с вешалки, и в тот же миг что-то с тихим звоном покатилось по полу.

Я нагнулся и, не веря своим глазам, поднял с пола бабушкину спицу, некогда старательно заточенную мной! Вот тут мне по-настоящему стало страшно. Не зная, что и подумать, я аккуратно убрал спицу в нагрудный карман пальто и осторожно повесил его обратно.

III

Олег спит. Безмятежно, как ребенок. Дыхание его ровно, а лицо спокойно и светло. Иногда, когда я гляжу на него излишне пристально, он резко вздыхает и начинает ворочаться, бормоча какую-то тарабарщину, но быстро затихает, и снова лицо его становится похожим на лик античной статуи.

Я сижу рядом, обхватив колени руками, и мне совершенно не хочется спать. Более того, меня пугает перспектива лечь в постель рядом с этим человеком.

Господи! Ну зачем только я нашел эту проклятую спицу и теперь никак не могу хоть чем-нибудь объяснить все происходящее! Я не могу смириться с тем, что на моих глазах тот, кого я всегда считал своим ангелом-хранителем, превращается в злого гения, вмявшего в грязь всю мою судьбу!

На мгновение мне вдруг показалось, что Олег не спит, а насмешливо смотрит на меня из-под прикрытых ресниц. Я осторожно придвинул ночник ближе к его липу, и наваждение тут же исчезло.

Нет, я сойду с ума, если останусь в этом доме хотя бы еще на пять минут. Долой! Прочь отсюда! Но куда я пойду посреди ночи? Перспектива пошататься по ночным переулкам была не более привлекательна. Я даже на минуту замешкался перед дверью и был готов снять уже надетую было куртку... И тут же вспомнил: Пашка, моя первая любовь! Он ведь фантастически добр и великодушен до самоотречения. Пашка прощал мне очень многое, простит и то, с какой легкостью я бросал его тогда ради Олега, а теперь вот возвращаюсь, словно блудный сын... Пашка, милый, найди силы простить меня! Мои одеревеневшие пальцы нащупали замок, дверь распахнулась, и я выскочил на волю, в пустой мрак ночного города.

IV

Теперь страшно и подумать, с какой легкостью завладел тогда Олег всем моим существом: телом, душой, мыслями... То, 'что он прочно поселился у меня сразу же после смерти бабушки, было чем-то самим собой разумеющимся. Да что там разумеющимся — настоящим подарком для меня! Высокий, стройный, удивительно красивый и властный — он подмял и переделал по своему вкусу всю мою жизнь. Куда там было тягаться бедному Пашке с напористостью Олега! И я бросил его безо всякого сожаления, как меняют старое, пусть очень милое и теплое пальто, на новенький пуховик.

Некоторое время Пашка еще звонил, мы говорили о том и о сем, но во всех его немногочисленных фразах назойливым подтекстом звучало униженное: «Вернись!» — и это раздражало. В конце-концов он все-таки понял безнадежность этих звонков, и они прекратились.

Наступила полная тишина, посреди которой и жили мы с Олегом эти полгода, напряженно, как пауки в банке.

V

Пашка жил в двух кварталах от моего дома, и я даже не успел толком запыхаться от легкой пробежки по улице, но у знакомой двери в нерешительности замер, будто силы начисто оставили меня. В конце концов рука моя робко легла на кнопку звонка. Тот коротко крякнул, нарушив полную тишину спящего дома. Дверь открылась почти сразу, будто моего прихода здесь ждали очень давно.

На пороге стоял он, мой Пашка. Немного заспанный, растрепанный, но от этого удивительно домашний и милый.

— Вовчик? — и столько в этом голосе было не удивления, нет, а неподдельной радости, что мне ничего не оставалось, как тут же расплакаться от благодарности к этому человеку.

Пашка схватил меня за плечи и почти насильно затащил в прихожую, помог освободиться от куртки и размотать длинющий шарф, а потом повел в комнату. Там он усадил меня в кресло, сам сел у моих ног и, держа за руки, все смотрел, смотрел и не мог насмотреться, будто не очень верил в мое возвращение.

Не знаю, сколько все это продолжалось, я не считал минут, мне было просто легко на душе. Пашка первым вышел из оцепенения, зарылся своими белокурыми волосами в мои ладони, потом поднял глаза и широко улыбнулся:

— Может, хочешь чая или кофе?

Я только кивнул. Не потому, что действительно хотел, а для того, чтобы снова ощутить Пашкино расположение ко мне. На кухне уютно зашумел чайник и зазвякала посуда... Мои веки постепенно налились тяжестью, голова свесилась набок, и я тут же заснул прямо в кресле...

0

4

[span style='color:purple']Черный Вовчик

I

...а проснулся ранним утром с ощущением беспредельного счастья. На потолке играли блики восходящего, неяркого солнца. Рядом в кресле мерно посапывал Пашка. Бедный мой мальчик! Он постеснялся лечь рядом, хотя и удосужился раздеть меня и уложить в постель по всем правилам.

Пашка, Пашка, неужели же я смог когда-то променять тебя, такого заботливого и любящего, на этого выскочку — Олега? Да, смог, хотя теперь и не верится вовсе. Что ж, я был ослеплен, увлечен, то есть вел себя, как круглый дурак и теперь раскаиваюсь. Я вернулся, а Пашка будто совсем и не помнит зла, причиненного мной когда-то, только вот не знаю, легче мне от этого, или труднее.

Я осторожно, чтобы не разбудить спящего, встал с постели, сгреб со стула аккуратно разложенную там одежду и пошел было одеваться, но у кресла все-таки остановился, не в силах отвести восторженного взгляда от Пашкиного лица. Он спал, трогательно приоткрыв пухлые губы, и его лицо лучилось той беспредельной добротой, которой так не хватало мне все эти долгие полгода. Я не выдержал и поцеловал его в эти полуоткрытые губы. Он не проснулся, только заулыбался во сне, пролепетал что-то совсем по-детски и снова засопел. Так спокойно спят только люди с чистой совестью.

Я решил не будить его, пока не проснется сам, а пока привести квартиру в порядок и приготовить завтрак. Пошел на кухню и обнаружил, что для начала неплохо было бы разжиться хлебушком. Схватив подвернувшуюся кстати полиэтиленовую сумку, я наспех оделся, взял в прихожей на гвозде ключ, выпорхнул в коридор и вприпрыжку сбежал по лестнице вниз.

II

Дверь парадного хлопнула, как выстрел, и я вздрогнул, словно от точного попадания в сердце: на скамеечке возле крыльца сидел Олег. Его обычно красивое лицо сегодня было далеко от совершенства: на скулах ходили желваки, губы плотно сжались, а в глазах светился нехороший хитрый огонек. Я невольно подумал, что черное пальто делает Олега действительно похожим на демона зла. Я увидел, как его тонкие ноздри раздулись в возбуждении, словно у волка, почуявшего дичь. Он молниеносно встал и загородил мне дорогу.

Сладить с ним я бы не смог, а повернуть обратно не позволяли гордость и упрямство. Я, как щитом, прикрылся полиэтиленовой сумкой и ринулся в наступление.

— Ну, что надо? — промямлил я как можно свирепее. Олег продолжал стоять молча, не удостаивая меня ответом, только его ноздри раздувались все шире, с шумом выталкивая воздух. Это меня слегка взбодрило:

— Дышишь? Может еще и говорить умеешь?

— Умею,— спокойно согласился Олег.— И вот, что я тебе скажу: возвращался бы ты домой, пока не поздно.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу,— отпарировал я.— Страшно, аж жуть, только я про тебя знаю вполне достаточно, чтобы не бояться.

— Правда? — притворно изумился Олег.— Я я-то, дурак, думал, что ты знаешь ровно настолько, чтобы бояться меня, как огня.

— Что ты хочешь этим сказать? — голос мой дрогнул: и вспомнил про спицу, непостижимым образом оказавшуюся у Олега.

Словно угадав мои мысли, он полез во внутренний карман пальто...

— Спицу ты уже нашел, конечно, а вот это ты видел? Я только беззвучно ахнул: на Олеговой ладони лежал перочинный ножик-брелок. Тот самый, которым я распорол брюхо Синеглазому.

— Узнаешь? — продолжал тем временем мой мучитель.— Так что и я про тебя кое-что знаю. Гораздо больше, чем тебе хотелось бы.

Я попытался было выхватить у него этот ужасный предмет, но Олег ловко отвел руку и с достоинством спрятал нож опять в бездну своего кармана.

— Не дрыгайся,— предупредил он.— Ножик мне еще может пригодиться. Ну, так я тебя убедил, или нет?

— Не очень,— но голос выдал меня с головой.

— Врешь, ты уже боишься,— обрадовался Олег.— А теперь, бунтарь-одиночка, я расскажу тебе еще кое-что, чего ты сам о себе не знаешь.

Я насторожился. Олег попал в самую болевую точку — до меня давно дошло, что наша с ним история окружена какой-то тайной. Это меня мучило и требовало прояснения.

— Я тебе расскажу,— снизошел Олег.— Если разболтаешь — никто тебе не поверит, да и факты,— он многозначительно погладил по карману пальто,— явно не за тебя. Но может сделаешь сам для себя кое-какие выводы.

Я внутренне содрогнулся, потому-что вдруг вспомнил, что в кармане моей куртки все-еще болтается два безумных «охотничьих» трофея — ключи Синеглазого и майорская звезда... Да и Олегов тон мне совсем не понравился. Он говорил со мной, как с нашкодившим котенком, которого, если слов не поймет, можно для большей доходчивости и отшлепать.

— Так вот,— жутким ласковым голосом продолжал Олег.— Все твои брики, припадки и страсть к убийствам объясняются очень просто: ты — зомби, дружок мой, нелюдь. И зомби из тебя сделал я.

Я силился рассмеяться Олегу в лицо в ответ на его бредовое заявление, но тот вдруг взглянул на меня так, что всякая охота веселиться пропала.

— Не веришь — твое дело! — бросил он зло.— Только два убийства на твоей совести уже есть, а сегодня будет третье!

— Да! Да! — не выдержал и заорал я в ответ.— Я убью тебя, если не оставишь меня в покое!

— Я-то оставлю,— пообещал Олег.— Я сейчас уйду, но вечером ты убьешь, убьешь страшно и жестоко, но не меня, как тебе хотелось, а того...

Олег красноречиво кивнул в сторону парадного, чтобы я понял, кого он наметил в жертву. Отчего-то мне стало не по себе.

— Нет,— прошептал я.— Пашку — ни за что!

— В общем, думай до вечера,— торжественно закончил наш разговор Олег.— А там либо ты убьешь своего Пашку, либо подохнешь сам, как паршивая собака. Все возможности у меня для этого имеются.

Он высоко вскинул руку вверх, и в ней блеснул Черный Вовчик.

— А это для того, чтобы ты мог немного поразмыслить,— и он сжал побелевшими от усилия пальцами туловище моего деревянного тезки.

Знакомый ржавый привкус приступил к горлу, глазные яблоки готовы были выскочить из орбит, будто кто-то сильно надавил на них изнутри, а сердце оборвалось и ухало уже где-то на уровне желудка. Сквозь набежавшие слезы боли и отчаянья я увидел быстро удаляющуюся зловеще-черную фигуру Олега. Он шел не оглядываясь, энергично и уверенно, как и подобает сильным личностям. Ведь их мало заботит судьба таких, как я, червяков, которые только и могут, что сидеть в грязи и размазывать по лицу злые слезы обиды.

III

Пашка из деликатности сделал вид, что поверил моим россказням о дьявольской силе Олега, но на самом же деле, он решил, что попросту валю с больной головы на здоровую и хочу таким образом оправдать свое не поддающееся логике поведение.

— Хорошо,— соглашался он.— Олег — колдун, причем очень сильный.

— Он не просто колдун, он — хуже дьявола,— плакал я на теплом Пашкином плече.

— И чем ты это сможешь доказать? — Такая пошлая и нелепая постановка вопроса меня просто взбесила. Я отстранился и серьезно посмотрел ему в глаза.

— Когда я смогу доказать это тебе,— дрожащим от негодования голосом произнес я,— будет поздно.

— Почему же? — наивно улыбнулся Пашка.

— Потому что ты уже будешь мертв! — я постарался вложить в эти слова максимум убежденности, на какую только был способен, и, кажется, Пашка мне поверил.

— Что же нам делать? — немного заплетающимся языком спросил он.

Дальнейший план действий к тому времени уже созрел в моей голове. А проще говоря, выход из создавшейся ситуации был только один: рисковать Пашкиной жизнью я просто не имел морального права, поэтому решился поставить на карту только свою.

Перво-наперво я просто лишу себя возможности убивать, а там поглядим.

Пашка долго не соглашался с моим планом, пытался разубедить меня, но, в конце концов, сдался, благодаря моему несокрушимому упорству. Это было уже полдела. Главное теперь состояло в том, чтобы надежно нейтрализовать меня, лишить всякой возможности причинить какой бы то ни было вред.

Возможно, будь у нас хоть немножко побольше времени, мы придумали бы что-нибудь более сногсшибательное и остроумное, типа несгораемого шкафа или полной изоляции ва острове Святой Елены, но на самом деле пришлось выбирать из различных вариаций на тему смирительной рубашки — это было единственно разумным из всего того, что сейчас лезло в голову. Пашка послушно исполнял все мое фантазия, опутывая руки и ноги бельевыми веревками так, что я стал больше похож на кокон какого-то гигантского насекомого. Но мне и этого показалось мало, и я велел закатать себя в палас. Только тут Пашка впервые попробовал взбунтоваться. Он начал кричать, что моя забава зашла уж слишком далеко, а вера в колдунов вообще наивна, и что я уже уподобился пещерному жителю, поэтому в палас меня он, Пашка, закатывать не будет.

— Не кричи, пожалуйста, а делай, что я тебе говорю,— прервал я его излияния.

— И не подумаю! — горячился Пашка.

— А если я все-таки умру? — мрачно пошутил я.— Тогда тебе будет очень стыдно, потому что ты не исполнил мою последнюю просьбу.

Его лицо вмиг посерьезнело, и он молча принялся закатывать меня в ковер.

Со стороны, может быть, это могло показаться забавной игрой, но Боже упаси меня потом от таких игр, если выживу, конечно...

IV

Прошло около часа, и этот час был не. редкость утомителен. Я даже обиделся. Просто ничего не-происходило — и все тут! То ли Олег решил взять меня измором, то ли никакой он был не колдун...

Вот так лежать, как египетская мумия, в ожидании неизвестно чего было на редкость неудобно. Чесалось вое тело, под узлами страшно саднило кожу, липкие капли пота щекотно скользили по спине — жара внутри ковра была страшенная. Вдобавок ко всему першило в горле от застарелой паласной пыли, да и мочевой пузырь давал о себе знать.

В конце концов я не выдержал и попросился в туалет. Пашка опасливо распаковал меня из ковра, но веревки снимать не стал, а сам оттащил меня к унитазу, как парализованного, поставил перед ним и начал стаскивать с меня штаны.

— Может руки все-таки развяжешь? — возмутился я.— Я так не привык!

— Ничего, я тебе помогу,— спокойно ответил Пашка и пододвинул меня вплотную к унитазу.

Мне очень захотелось тут же обругать его последними словами, но еще больше хотелось освободить наконец-то свой многострадальный мочевой пузырь.

Ну и, конечно, как я не осторожничал, на мои трусы вылилось несколько здоровенных мутных каплищ. Я чуть не завыл от такого скотского унижения! Ну, Пашка, друг любезный! Переорал, значит, за свою шкуру! То в любви клялся, а как до дела дошло, так готов меня в осанках утопить, лишь бы самому отсидеться в полной безопасности. Ему-то что, это я жизнью из-за него рискую, идиот!

В это время Пашка как раз присел передо мной, чтобы натянуть обратно обоссанные трусы, и я, резко согнув колени, ударил его в плечо. От неожиданности он опрокинулся назад и сильно стукнулся головой о кафельную стену туалета.

Я торжествовал — удалось! удалось! Моя взяла! Теперь уж отыграюсь! Пашка попытался подняться, но я прыгнул к нему, упал, как мешок, сам и повалил его, а потом начал отчаянно ерзать, пытаясь подползти повыше и вцепиться зубами в ненавистный Пашкин кадык.

Он сопротивлялся, но как-то обалдело: бил почти что невесомо, да сучил ногами. Может быть, еще не успел воспринять мою атаку всерьез, поэтому даже связанный я оказался сильнее.

Но в какой-то момент он усек, что дело принимает нешуточный оборот, и тут уж мне пришлось несладко. Когда мои зубы готовы были уже впиться в его кадык, Пашка вдруг изловчился и нанес мне оглушительный удар прямо по лицу. Я по-собачьи взвизгнул и отпрянул, а из носа пухлыми каплями потекла кровь. Ее вид привел в чувство нас обоих.

Пашка не на шутку испугался. Он рванулся ко мне, неловко попытался вытереть кровь, но только размазал ее по щекам. Из моих глаз засочились слезы, а он подбирая соленые капли мягкими, как у лошади, губами, целовал меня в окровавленное лицо и шептал:

— Ну прости, прости меня... Потом он поднял меня, обессиленного в этой безумной борьбе, и понес в комнату. В его объятиях мне было тепло и хорошо, как до того не было никогда, и я знал, что сейчас опасность для Пашкиной жизни миновала, и очередь за мной, потому что во рту все нарастал и нарастал тошнотворный привкус ржавого железа.

Пашка уложил меня на кровать, погладил по мокрым от пота волосам, потом сам лег рядом и обнял, как маленького ребенка.

— Володя, только не умирай, пожалуйста,— попросил он,— а уж я тебя больше ему ни за что не отдам.

Я слабо улыбнулся помертвевшими губами, хотя каждое, даже малейшее, движение причиняло мне адскую боль.

— Хорошо, не умру,— пообещал я Пашке и тут же почувствовал, что боль не бесконечна, что она на исходе и скоро отступит.

И правда, через мгновение мне стало так легко и свободно, что я рассмеялся и взлетел в распахнувшееся навстречу мне небо...[/span]

автор: Werwolf

0

5

Интересно в принципе. Но зачем так много писать, долго читать. Лучше кратко и подробно.

0

6

Ну это много смотря для кого, я быстро читаю ))

0

7

Не все так быстро читают как Вы.

0

8

О том и речь, все познается в сравнении )

0

9

В каком таком сравнении?

0

10

Сравнение: если человек читает медленно для него и главы может показаца много, для человека с хорошей техникой чтения это минутный пустяк.

0

11

Ты хочешь сказать, что у меня плохая техника чтения?

0

12

Ты и сам это прекрасно знаешь ) зачем спрашиваешь ? )

0

13

Спасибо. Я ж вообще то стараюсь  <66>  и не такая уж и плохая  <66> .

0

14

Подарить тебе чтоли книгу толстую ))) О! "Сагу о Форсайтах" )))

0

15

Спасибо не надо. Себе оставь.

0

16

Хорошо, подарю кому нибудь другому, кто читает книги )))

0

17

Да нет, что то я передумал - давай не помешает. :rolleyes:

0

18

Ну теперь жди, когда найду ))

0

19

Только быстрей, а то боюсь не доживу.

0

20

До февральских праздников то не доживешь ? )))

0

21

Ох, ох, ох. Дел то много хорошо б всё успеть.

0

22

А куда ты торопишься. на поезд чтоли не успеваешь?  ))

0

23

Уехал, уееееехалл мой поездд уеееехал, уплыыл от теебяя теплооход.

0

24

Как уплыл так и приплыл )))

0

25

Не знаем, не знаем.

0

26

А я за всех и не говорил ) <50>

0