НЕБО И АД

(Вместо предисловия)

Милый мальчик,
белый клоун,
Отчего печален ты?
Может, феей околдован,
Иль боишься темноты?
Или пламя чертит знаки,
Обещая смерть и ад?
Или чудится во мраке,
Что зрачки мои горят?
Не тревожься, это пламя —
Только отблеск райских кущ!
Я прижмусь к тебе губами,
Ты ко мне прильнешь, как плющ.
Ты поверишь: есть причина
В темноте глазам сиять.
Ты узнаешь, как мужчина
Может мальчика ласкать.
Я умею быть негрубым:
Закружу, заворожу
И твои сухие губы,
Как бутон, разворошу.
И язык коснется нёба,
Чтобы к небу нас умчать...
Лишь потом мы будем оба
В адском пламени сгорать!

ЕГИПЕТСКАЯ КНИГА МЕРТВЫХ
I
— Слава тебе. Владыка Двух Истин! Я пришел к тебе, о господин мой! Меня привели, дабы я мог узреть твое совершенство. Я знаю тебя, я знаю имя твое, знаю имена сорока двух богов, что сидят в твоем чертоге...— мой голос дрогнул и испуганно затих, гулко прогремев под золотыми сводами дворца Двух Истин.

Качнулись весы в руках Анубиса, бог Тот оторвался от своих иероглифов и по-птичьи резко повернул свою голову, чтобы посмотреть на меня, а бирюзовые глаза Уннифер-Озириса засветились радостным ожиданием. И я, ободренный их расположением ко мне, судорожно сглотнул, уперся взглядом в золотые плиты пола и приступил к Исповеди Отрицания:

— Я чист, я чист, я чист!

Я не сделал зла никому.

Я не притеснял ближних.

Я не грабил бедных.

Я не убивал.

Я не совершал блуда в святилищах.

Я не мужеложствовал...

В тот же миг раздался тихий, но явственный смех. Я вздрогнул и поднял глаза: о ужас! — весь сонм богов смеялся! Чаша весов, на которой лежало мое сердце, медленно поползла вниз, постепенно набирая скорость, и, наконец, с жутким грохотом врезалась в золотой пол. Сердце бесформенным комком шлепнулось к моим ногам, обдав их теплой кровью, карающая пасть крокодилоголового Себека раскрылась передо мной, и тут я вспомнил, что вижу весь этот кошмар только во сне...

II
— Рамос! — это уже наяву. Меня зовут, но я притворяюсь спящим. Лучше еще полежу, прикрыв глаза и поразмыслю о своем странном и страшном сне.

— Рамос! — сквозь ресницы я вижу быструю фигурку нашей служанки Феризис, но лежу, притворяясь крепко спящим, и только наблюдаю за тем, что она делает в моей комнате.

Внезапно меня разбирает смех: ну и вырядилась же она сегодня! Не знаю все ли пулешти таковы, но у Феризис вкус в одежде отсутствует начисто. Сегодня она "завернулась в какой-то узорчатый балахон, отчего сразу же стала похожа на раздувшуюся ящерицу. Небось, сама и покупала — отец часто отправляет Феризис в лавку за тканями для одежды рабов и слуг, потому что знает, что она непременно выберет что-нибудь совсем дешевое,

а торговцы, прельщенные юной красотой служанки, отдадут почти даром. Правда, у экономии есть и обратная сторона — все наши рабы и слуги щеголяют в таких пестрых тряпках, что аж в глазах рябит, а убедить Феризис в благородной красоте чисто белых одежд — дело практическим безнадежное.

Короче, я засмеялся, но Феризис, благо и понятия не имевшая о причинах моего безудержного веселья, только этому обрадовалась.

— Господин, Рамос, госпожа велела Феризис идти узнать, не пожелает ли молодой господин встать сейчас, пока Ра еще в небе?

Выражается Феризис еще хуже, чем одевается. Сразу и не поймешь, что же она на самом деле имела в виду. Впрочем, я уже научился кое-как понимать ее нечеловеческий лепет. Сейчас она, например, хотела сказать, что моя мамочка велела мне немедленно вставать, если я, конечно, не хочу проспать весь день. Встать-то я встану, но я вовсе не такой дурак, чтобы потратить оставшееся время на душеспасительные разговоры с моей любвеобильной родительницей.

— Молодой господин ответит Феризис, чтобы она могла говорить госпоже?

О боги! Откуда что берется и куда девается! Я пару раз слышал, как лопочет эта дурища на своем родном языке, когда вместе со своими сотоварками, такими же дурищами, убирается в доме. Удивляешься просто, как человеческий язык может поворачиваться, чтобы издавать такие кошмарные звуки! А тут ведь и двух простых слов связать не может.

— Скажи госпоже, что я уже давно встал! — отмахнулся я от нее, как от назойливой мухи.

— Господин Рамос знает сам, что это неправда,— противно осклабилась Феризис своим желтоватыми зубами.

Мне сразу захотелось запулить ей в рожу чем-нибудь тяжелым, и я, за неимением лучшего, схватил за ножку резной табурет и, сев на ложе, прицелился. Феризис с оглушительным визгом выскочила из комнаты и, не переставая повизгивать, унеслась по коридору прочь.

Итак, враг был приведен в замешательство и обращен в бегство, но снова ложиться спать было уже делом глупым и безнадежным. Я наскоро обмотал бедра куском тонкого белого полотна, закрепив его расшитым поясом, прицепил сбоку нож с рукояткой из слоновой кости — времени на более сложный наряд просто не оставалось — сунул ноги в сандалии и вылез из окна во двор. А там уж, никем не замеченный, проскользнул на улицу.

III
Солнце припекало нещадно, к тому же ветра не было совсем, что, впрочем, не мешало липкой пыли свободно кружиться в воздухе и гнусно щекотать ноздри. Улица была совершенно пуста, и я пошел по ней куда глаза глядят, слабо представляя себе план моих дальнейших действий.

Возле гончарной лавчонки, очень грязной и жалкой, дорога раздваивалась, и я на этот раз свернул к базарной площади, надеясь там найти хоть небольшое общество и как-нибудь позабавиться. Когда мне оставалось преодолеть меньше половины моего пути, я услышал отдаленный гул многоголосой речи и понял, что не ошибся — несмотря на дикую жару, торговля в нашем городе была все также оживленной.

Я прибавил шагу и вскоре очутился в людской толпе. Уши сразу же переполнились гвалтом и криками, а в ноздри ударил характерный запах рынка, в котором изысканно смешались дорогие благовония и никчемный помет животных. Я начал продираться вперед, стараясь по возможности не касаться разгоряченных потных тел и не наступать в кучи дерьма, ненавязчиво то тут, то там украшающие площадь.

— Эй, парень, купи перстень самого Хуфу,— в поле моего зрения вплыла сначала одутловатая рожа с начисто прогнившими зубами, а затем и предлагаемый товар. Перстень этот был настолько явной подделкой, что даже стало обидно. Неужели же у меня вид такого простофили? Я не стал объясняться с этим попрошайкой, а только брезгливо толкнул его в морщинистый скользкий лоб.

То ли я не рассчитал удар, то ли сам бродяга еле-еле стоял на ногах, но он вдруг потерял равновесие и со всего размаху рухнул на какой-то лоток, передавив добрую половину его содержимого.

— Будь ты проклят, скотина! — заорал этот оборванец мне вослед,— и пусть тебя покарают боги!

— Кто мне заплатит за товар? — почти одновременно с ним заголосил хозяин разоренного лотка, бросаясь ко мне, как к самому состоятельному, если судить по внешнему виду, конечно.

— Эй, бродяга, расплатись-ка за побитые плошки перстнем самого Хуфу! — крикнул я и поспешил исчезнуть в толпе, радуясь, что так ловко избежал назревавшего скандала.

Только грудь теснила непривычная тоска, навеянная проклятием рыночного попрошайки, которое так живо напомнило мне сегодняшний ночной кошмар.

IV
И тут я увидел его, маленького раба, совсем еще мальчика. Судя по всему, он был из чужедальних краев, ведомых разве что жрецам, потому что раньше я таких не видел никогда. У него была гибкая изящная фигурка, чудесные черные кудри и совершенно необычные глаза — огромные и синие-синие.

С минуту я стоял неподвижно, лишь изредка вздрагивая, когда на меня кто-нибудь налетал в рыночной давке, и смотрел, смотрел на это чудо. Мальчик вел себя спокойно и, казалось, был погружен в какие-то очень важные для него мысли — настолько безучастным и холодным был его взгляд. Но когда ненароком наши глаза встретились, мне на мгновение показалось, что он заметил меня, замершего посреди суетящейся толпы, и едва заметно улыбнулся.

С этого самого мига я почти потерял рассудок, потому что уже не знал ничего, кроме одного — я его хочу. Как на грех, при мне не было ничего, чем бы я смог расплатиться за покупку раба, разве что... Моя влажная от волнения ладонь коснулась массивного золотого амулета в виде «анха» — символа жизни, который с раннего детства висит у меня на груди и, по словам жреца святилища Изис, должен охранять от всех невзгод. Надо признаться, что пока ему это удавалось, но неужели же сейчас он не спасет своего хозяина, которому грозит смерть от всепожирающей похоти?

Я почувствовал, как головка моего напрягшегося фаллоса начала сквозь тонкую ткань приподнимать висящие на поясе ножны, а рукоятка из слоновой кости впилась в живот, и, решительно рванув с шеи амулет, шагнул к торговцу.

— Сколько? — только и смог выговорить я хриплым от желания голосом.

V
Я повел его к святилищу Изис, вернее, к тому месту, где теперь помещалось святилище Изис, но мало кому было ведомо, что под ним в глубине земли скрыт другой, более древний храм — грозного бога Себека. И, пожалуй, только я один знал, где находится вход в древнюю святыню, и смел туда зайти. И одному мне было ведомо, что именно Себек, а не Изис, и есть настоящий бог нашего города.

Впрочем, сейчас подземный храм интересовал меня не как святыня древней кровавой религии, а как помещение, где я смогу удовлетворить свою бешеную плоть, не опасаясь быть застигну-ччм врасплох на месте преступления.

Мальчик послушно вышагивал рядом, повинуясь грубой веревочной петле, накинутой на его стройную шею, такой же молчаливый и безучастный, как и на рынке. У меня же внутри все клокотало от похоти так, что я боялся даже взглянуть на предмет моей страсти, только изредка косился на его тень, которая, немного обгоняя своего хозяина, плыла в дорожной пыли.

Наконец, мы обогнули холм, на котором отблескивал золоченой крышей храм Изис, и вскоре очутились с его северной стороны. Здесь, перед узкой расщелиной в скале, которая и служила входом в святыню Себека, я впервые обернулся к своему спутнику и снял с его шеи веревку.

Когда мои пальцы ненароком коснулись безупречной персиковой кожи на щеках мальчика, кровь бросилась мне в лицо, и я почувствовал такой прилив страсти, что еле сдержался, чтобы не кинуться на него прямо здесь же. Мальчик испуганно посмотрел на меня, но я молча подтолкнул его к расщелине одеревеневшей рукой.

Путь в святилище Себека предстоял опасный, и тут надо было действовать сообща.

VI
К моему удивлению, это на вид хрупкое и нежное создание оказалось ловким и бесстрашным. Мальчик аж весь светился изнутри, лихо преодолевая самые трудные препятствия, будто ему предложили новую увлекательную игру. А по узенькому карнизу над смердящим подземным озером, по которому я всегда продвигался почти ползком, цепляясь за все мыслимые и немыслимые выступы, он пробежал так легко и свободно, что я даже на миг позабыл, в каком опасном месте мы находимся. Только глянув вниз я с ужасом вспомнил, что в это самое вонючее озерцо по им одним известным тайным ходам приплывают из полноводного Хапи самые верные подданные грозного бога Себека — крокодилы. Тут же факел в моей руке затрещал, а из-под ног посыпались мелкие камешки, и я еще сильнее вжался в каменную стену мокрой от холодного пота спиной. Но грациозная фигурка, маячившая впереди, вновь вернула мне не только жгучее желание, но и решимость, и я смело продолжил свой путь.

Мальчик тем временем уже совершенно освоился и даже начал что-то лопотать мне на своем странном гортанном наречии. Впрочем, это было равносильно тому, что он был бы глухонемым. Такого языка я никогда раньше и не слыхивал, а уж понимать и подавно не мог. Видимо поняв это, мальчик махнул рукой, прекратил говорить, зато принялся петь. Очевидно, его народ был очень воинственным, и песня состояла сплошь из каких-то кличей, то и дело резко прерывающих бесхитростный, но очень ритмичный мотивчик. Звонкий мальчишеский голос звенел под мрачными сводами храма, маня за собой мое и без того распаленное воображение...

Волна сладостной истомы прокатилась по моему горячему телу, когда мы достигли цели нашего путешествия — жертвенного камня, побуревшего от древности и от пропитавшей его крови. Эта плоско тесаная плита помещалась в круглом сводчатом зале, которому трепетный свет факела придавал таинственный и слегка призрачный вид. Расписанный древними фресками, изображавшими грозное божество, зал произвел впечатление и на моего спутника. Он притих и стоял рядом со мной, устремив взгляд вверх, туда, где в самом зените горели ярко-красным два жадных глаза Себека. О, эти глаза производили впечатление даже гораздо большее, чем разинутая в ухмылке пасть злобного бога, усеянная тысячами острых страшных зубов.

Зачарованный этим великолепный зрелищем, мальчик только вздрогнул, когда я коснулся его плеча.

VII
...Он кричал и плакал, выгибаясь всем телом, когда наконец-то понял, что я хочу сделать с ним. Он отбивался и царапал мне спину, не понимая, что этим только раззадоривает меня, и что невозможно у изголодавшегося зверя отнять вожделенную пищу, вкус которой он уже ощутил на своих зубах.

Мой член вошел в него, сокрушая плоть, и почти сразу же задергался, выбрасывая из себя жгучую сперму. Я даже не почувствовал наслаждение, настолько быстро произошла разрядка. К тому же я прекрасно понимал, что мое желание пока слишком далеко от насыщения, и хотел еще и еще...

Мальчик уж почти не плакал, только изредка хлюпал носом, и вообще лежал бревном. Его холодность, поначалу даже возбуждающая, теперь раздражала меня, и я захотел страсти. Настоящей огненной страсти.

Еще сильнее сжав свои кулаки на запястьях его раскинутых рук, я прижался губами к соленой от слез шее. Под персиковой кожей тонко пульсировала жилка, приятно щекоча мои чувствительные губы... Мальчик, казалось, застыл в недоумении и даже прекратил всхлипывать. Тогда ритмично, в такт биения невидимой жилки, я начал касаться его шеи кончиком языка, завоевывая все новые и новые кусочки кожи. А когда мой язык виртуозно ввинтился в мальчишеское ухо, я почувствовал, что дыхание его постепенно становится глубоким и прерывистым, а раскаленное тело — мягким и податливым. И я понял, что иду по верному пути.

Теперь я мог отпустить его руки: они тут же сами сплелись на моей спине, а мои освободившиеся пальцы скользнули в густые черные волосы. О, этот волнистый шелк! Я гладил каждую прядь, покрывал страстными поцелуями и зарывался лицом в буйные кудри! Глаза мальчика были уже закрыты от возбуждения, а губы, наоборот, приоткрылись, ища поцелуя. Видят боги, я не заставил его ждать! Наши языки сплелись, как две змеи в любовном танце, и, бешено извиваясь, принялись ласкать и поглаживать друг друга. Новая волна похоти поднялась из моего нутра, но я не давал ей разгореться так скоро. Теперь мой язык и умелые пальцы гуляли по всему телу мальчика, и он, дрожа под этими изощренными ласками, изнывал от желания еще раз ощутить в себе твердый и горячий член.

Я не торопился и заставил его довольно долго помучиться этим ожиданием. Зато какой благодарный и сладостный стон исторгли мальчишеские губы, когда я, на этот раз медленно и нежно, снова вошел в него.

Он извивался, как пойманный угорь, под моими ровными и глубокими ударами вглубь его нутра. Что за порочные крики издавало его горло! Как исступленно его ноги царапали мои бедра! Какая неподдельная страсть сквозила в каждом движения!

Я немного помог ему, и мы кончили одновременно. Утомление охватило тело, не давая даже пошевелить рукой. Я откинулся на жертвенник рядом с мальчиком, желая только одного — спать... Но ему, моему маленькому рабу, теперь ему было мало, и вскоре я снова ощутил горячее прикосновение, а потом влажные губы коснулись левого соска и поползли, поползли вниз... Усталая плоть лениво набухала под быстрым, как змеиное жало, языком и, наконец, сладко погрузилась в пышущий жаром рот.

Не знаю, как долго продолжалось все это. Факел давно догорел и погас, а когда я, наконец, открыл глаза, то вместо ожидаемой тьмы обнаружил, что жертвенник озарен рассеянным лунным светом, который размытыми лучами расходился от страшных глаз бога Себека. Теперь, когда похоть отпустила тело, этот жуткий взгляд возвращал мне трезвый разум. Я тяжело поднялся с жертвенного камня и поплелся искать новый факел.

VIII
Мысли, одна другой тягостнее, теснились в голове, порождая уныние и тоску. Когда я отдавал родовой талисман за ничтожного раба, мной руководило только безумие. Теперь же, когда я вновь обрел способность взвешивать и оценивать свои поступки, все произошедшее показалось мне нелепым и кощунственным. К тому же могли быть и серьезные последствия. Вряд ли я смогу убедить домашних, а особенно мою дотошную мамашу в том, что потерял талисман в рыночной толпе, или что у меня с шеи его сорвал какой-нибудь бродяга, если рядом будет отсвечивать этот подлый раб!

Ну, может быть, на первый раз и сойдет, только, оставшись в доме, он рано или поздно освоится и разговорится. И тогда, пусть косноязычно, как Феризис, но тем не менее довольно доходчиво сможет похвастаться всем и каждому, как и при каких обстоятельствах он попал в дом, а также какие отношения связывают его с молодым господином. Пожалуй, учитывая его глупость, он еще начнет кичиться своим успехом! А покичиться, благо, есть чем, ведь со мной он испытал вполне достаточно, чтобы свидетельствовать против меня даже на суде Озириса. Жалкий раб! Отребье!

Я резко обернулся туда, где на буром жертвенном камне нежился в лучистом взгляде Себека мой недавний любовник и спасительная мысль мелькнула в голове. Губы мои жестко сжались, а рука непроизвольно коснулась рукоятки из слоновой кости...

IX
Я не стал убивать его прямо там, на жертвенном камне бога Себека. Мне все же не хотелось делать ему слишком больно, и я выбрал легкую и неожиданную смерть. Когда на обратном пути мы подошли к тому вонючему подземному озерцу, я пропустил раба немного вперед. Он начал осторожно продвигаться по узкому карнизу, уже не так легко и бесстрашно, как прежде. Тогда я и выхватил из ножен свой сверкающий нож и ловко ткнул мальчика под левую лопатку. Тот даже не вскрикнул, только пошатнулся и, красиво раскинув руки, полетел вниз. Я проводил его взглядом, опасливо склонившись над обрывом, а когда тело мальчика вошло в воду, разбив ее на тысячи сверкающих брызг, отер нож, сунул его в ножны и крадучись, почти ползком, начал перебираться на тот берег, стараясь не смотреть вниз, где кипела вода и смыкались челюсти грозного бога Себека.

Только дойдя до середины, я вспомнил про нелепый ночной кошмар, про свой жгучий страх, но вместо того, чтобы зарыдать, как положено грешнику, расхохотался легко и свободно, впившись цепкими пальцами в шершавую стену и высоко закинув голову.

Простите, о боги! Может быть, я и не слишком твердо знал «Исповедь Отрицания», но теперь постараюсь забыть ее навсегда. Мне она больше не нужна!
Примечания:

Анубис — шакалоголовый бог, взвешивающий сердце судимой души.

Изис — Изида, богиня плодородия, мать, сестра и жена Ози-риса одновременно.

«Исповедь Отрицания» — главный текст «Книги мертвых».

«Книга мертвых» — собрание религиозных текстов, с помощью которых душа умершего должна была оправдываться перед судом богов в загробном мире.

Себек — древнее крокодилоголовое божество, отличавшееся суровым нравом и особой кровожадностью.

Тот — бог с головой ибиса, покровитель письменности и науки.

Уннифер-Озирис — воскресающий и умирающий бог, царь загробного мира.

Хапи — одно из названий Нила.

Хуфу — фараон Хеопс.

Werwolf